– Тогда не стоит, – покачал головой брат.

– Ну почему? Пойдем, познакомлю…

– Лучше в следующий раз… А по первому нам с тобой вдвоем лучше поговорить…

Поникла Маргарита Андреевна, словно холодной водой ее окатило. Вспомнила сразу, из какого времени возвратился нежданно-негаданно брат и кем он в том времени был. Согласилась уже спокойно:

– Ты прав. Тогда пойдем прогуляемся – тут скверик есть неподалеку.

Проходным двором они вышли на параллельную улицу и вскоре очутились в небольшом, но уютном скверике, не обезображенном ни девушкой с веслом, ни многопудовой вертушкой из стальных труб, какими в последние годы облагодетельствовали ребятишек тресты по озеленению. Отыскали свободную скамейку, присели.

– Да как же ты меня нашел, Миша? Я ведь давно Коновалова…

Брат вынул из кармана пиджака бумажник, а из него журнальную вырезку, развернул, показал.

– Узнаешь?

Она узнала, конечно.

– Так это из «Советской женщины». Года два назад к нам на фабрику корреспондент приезжал, со многими разговаривал, со мной тоже, ну и сфотографировал. Неужели узнал на снимке?

– Представь себе, узнал! Ты же вылитая мать стала. К тому же в очерке сказано было, что родилась в Барановичах. Это меня окончательно убедило…

Маргарита Андреевна еще раз взглянула на вырезку, задумалась, потом спросила:

– А почему у тебя страница на немецком языке?

Михаил засмеялся безмятежно:

– Так этот журнал выходит чуть не на пятнадцати языках, мне попался на немецком…

Она покачала головой:

– Не нужно, Миша… Я ведь уже не та девчонка… Ты что, на Западе теперь живешь? Вот и пакет у тебя заграничный, и одет вроде просто, а все не по-нашему…

Михаил не стал отрицать очевидного:

– Да, на Западе. Вот приехал в командировку.

– А я думала, что получил свое, искупил, отработал… А ты, значит, бежал тогда…

Лицо Ружевича искривила гримаса.

– Искупил бы… С веревкой на шее. Ну ладно об этом. Скажи лучше, что с родителями стало после войны?

– Я уехала от них после семилетки. Не могла по улицам ходить спокойно, все казалось, подойдет кто-нибудь, скажет что… Или сама подумаю: может, у этого старика сына мой братец расстрелял? Так и родители наши думали.

– Их преследовали?

– Обошлось, слава богу. Только им от того не легче было. Потому и померли раньше срока. Считай, и это на твоей совести…

Ружевич сидел, низко наклонив голову, так, что глаз не было видно. Сжимал в руке сигарету, которую забыл прикурить. Спросил глухо:

– Где их похоронили?

– В Барановичах, где ж еще…

– Могила цела?

– Конечно. Езжу каждый год, содержу в порядке.

Ружевич словно очнулся. Поставил на лавочку пухлый пакет:

– Я тут привез тебе подарки.

С горечью усмехнулась женщина:

– И что я мужу, дочке с зятем, внуку Костику скажу? Откуда такие обновки заграничные? Брат-преступник привез?

– Подожди, Рита… У меня ведь никого, кроме тебя, на белом свете нет. Столько лет тебя разыскивал, приехал-то, лишь бы повидать. Рисковал на старости лет…

– Вот и продолжай считать, что никого у тебя на белом свете нет…

Она встала. Вскочил и Ружевич:

– Только не спеши доносить, что встретила брата. Затаскают по следователям. И дочь, и зятя в черный список занесут…

– А это уже не твоя забота!

Маргарита Андреевна вздохнула, провела устало ладонью по лбу, подняла свою авоську и направилась к дому. Скрылась в подворотне проходного двора, так и не обернувшись…

Полгода не решалась она рассказать мужу то, что произошло 16 мая. И когда пришли к ней из милиции с фотографией брата, тоже не смогла. А после бессонной ночи поехала в городской угрозыск к капитану Губареву.

…И вот уже майор Марков раскрывает толстую папку: дело по розыску активного пособника немецко-фашистских оккупантов на территории БССР, изменника и военного преступника Ружевича Михаила Андреевича…

Комната была просторная, светлая, обставленная по принципу – ничего лишнего. Тахта вместо кровати, тумбочка для белья у изголовья, небольшой письменный столик без ящиков, стул, два кресла, графин с водой, два стакана. В углу, возле входной двери – маленький холодильник с пивом и прохладительными напитками. Напротив тахты плоский ящик телевизора. На стене единственное украшение – искусная, под настоящий холст, копия «Сидящей обнаженной» Модильяни. На письменном столике единственная книга – Синодальное издание Библии, прекрасная рисовая бумага, текст на пяти европейских языках…

Очень внимательный человек, осмотрев комнату, заметил бы кое-что не совсем обычное. Например, что все лампочки в ней, а также в примыкающей ванной – низковольтные, что стекло большого окна – небьющееся и непробиваемое, что графин и стаканы – тоже небьющиеся, что напитки и пиво в холодильнике не в бутылках, а только в пластиковых банках, что телевизор вовсе не телевизор, а только монитор, что дверь хоть и снабжена замком, но запирается и открывается лишь снаружи. Наконец, внимательный и опытный человек обнаружил бы хитроумно вделанные в разных местах чувствительные микрофоны и глазки телекамер.

Описанная комната располагалась на втором этаже небольшой, современной, западной архитектуры виллы, надежно укрытой от нескромных взоров со стороны автомобильной дороги каменным забором и маленьким – ровно гектар – парком. Весь участок вместе со строениями принадлежал греческому миллионеру Иоаннополусу. Впрочем, сам он никогда здесь не появлялся, только вносил аккуратно положенную сумму налога на недвижимое имущество. В местной мэрии имелся документ, из которого явствовало, что грек-миллионер сдал, видимо, за ненадобностью, виллу крупному бреденскому книгоиздателю (городок находился от Бредена всего в тридцати километрах) Гехту.

Если бы все тот же внимательный человек осмотрел кроме комнаты на втором этаже все остальные помещения как самой виллы, так и других построек на участке, он обнаружил бы много любопытного. Можно было бы только гадать, зачем книгоиздателю Гехту потребовалось все это весьма специфическое и дорогостоящее оборудование и снаряжение.

В комнате на втором этаже уже неделю жил мужчина лет сорока пяти, невысокий, худощавый, интеллигентной наружности. Осунувшееся лицо, воспаленные глаза, рассеянный взгляд и неуверенные движения давали основания полагать, что человеку этому здесь неуютно, даже скверно. Так оно и было на самом деле. Уже вторую неделю его мучили тяжелые мысли, он безуспешно пытался понять то, что произошло, что еще может произойти. И какую роль во всем этом невероятном событии сыграл и играет профессор Майкл Квятковский?

Так уж совпало по времени, что в этот самый день и час (с разницей, естественно, по поясу) об этом же размышлял в городе Минске майор Марков… Впрочем, в документах, изучением которых он сейчас занимался, фамилия «Квятковский» не встречалась ни разу. В них фигурировал некий Михаил Ружевич…

На станцию Барановичи минский поезд прибыл с большим опозданием. Легко